Kronborg
Castle Elsinore
Made in Denmark
558
Отдана в добрые руки
There are more things in heaven and earth, Horatio,
Than are dreamt of in your philosophy.
На мрачном берегу пролива Эресунн, где Каттегат сливается с Балтийским морем, стоит на страже Дании град Хельсингёр…
Блин. Шекспир — это заразно. Всего-то и хотел вспомнить, как правильно зовут этот город, берегущий самое узкое место Эресунна. А вместо этого полез сперва в английский текст «Гамлета» за оригиналом эпиграфа. Завис. Потом — в карты, чтобы узнать, сколько от Хельсингёра до его шведского двойника Хельсинборга. Завис. Потом зарылся в историю ютландских конунгов. Тут завис вовсе надолго. Это всё к тому, что простенькие на вид текстовочки к продаваемым трубкам на деле пишутся отнюдь не влёт. И не высасываются из пальца, как некоторые тут полагают. Например, для работы над этой мне потребовалось около тридцати различных источников. И то не уверен, что достаточно.
… Ютландский конунг Амелед, превратившийся под пером Шекспира в рефлексирующего интеллигента Гамлета и возведённый им в наследники датской короны, в жизни очень вряд ли интеллигентской рефлексией страдал. Не до того было. Вопрос to be or not to be встал перед ним вне зависимости от желаний парня. И поставил его родной дядя Фенгон. У дяди вообще была одна, но горькая проблема: на областном престоле восседал его родной брат Хорвендил. Пребывая в зените славы и успеха: навтыкал от души норвегам, дал в хрюсло свеям и вообще был велик, здоров и могуч что на пиру, что в бою. За успехи в окорачивании наглых северян получил Хорвендил от короля данов Хрёрека (многие норманисты всерьёз утверждают, что это был тот самый Рюрик; но вообще-то Хрёрека Метателя Колец и Рюрика Новгородского разделяет около двух веков, а Рёрика Ютландского и Рюрика — в первую голову, их деяния: пока один наводил шорох на западе, другой рулил на востоке, и вряд ли один человек, сколь угодно деятельный, мог тогда одновременно править Фризией и основывать Новгород) в жёны его дочь Геруту. Которая и родила наследника Амеледа, тем самым удвоив страдания Фенгона — шансы занять место старшего брата, и без того призрачные, устремились к плинтусу. Надо отдать Фенгону должное: терпел он долго, а зарезал родного братца оперативно.
Совершив это крупнейшее в своей жизни деяние, Фенгон объявил народу, что действовал исключительно с целью защитить жену брата, кою тот всячески угнетал, загоняя в могилу. Саксон Грамматик в этой части своего повествования становится особенно невнятен, потому рискну предположить: Хорвендил запросто мог поколачивать жену, и Фенгон этим столь же запросто воспользовался. Сперва запудрив мозг Геруте, представ эдаким защитником слабых и угнетённых, а после — подав убиение Хорвендила под нужным соусом Рёрику. Сомнительно, чтобы простое убийство вассала и родича могло понравиться королю данов настолько, чтобы он утвердил притязания убийцы на престол и жену убитого. Да и народ со счетов не убрать — он, конечно, дурак, но его не обманешь. Так что есть немалые основания полагать: не так уж неправ был Фенгон, зарезав братца Хорвендила. Причины имелись.
Однако крупнейшее достижение жизни Фенгона стало его роковой ошибкой. У Хорвендила оставался наследник, который оказался парень непростой. Моментально просчитав ситуацию, юный конунг грамотно и убедительно изобразил съезд крыши от горя. Чем на время обезопасил себя от неминуемого отбытия вслед за отцом. Одно дело — подстроить убийство или случайную гибель здравомыслящего мужика, и совсем иное — убить безумца. За такое даже самые отмороженные подчинённые могли бугра порешить. Посему Фенгон избрал другой путь: он женился на Геруте и усыновил Амеледа. Однако же подозрений в здравости рассудка своего пасынка не отринул. И продолжал всячески проверять Амеледа на вшивость.
Тот же полюбил сидеть у очага и обжигать в нём деревянные крючья, выточенные собственноручно. Когда Фенгон спросил парня, чем это тот занят, Амелед хитро прищурился и заявил, что мастерит орудие мести за отца. Новый папаша со товарищи поржали над придурком и направились лечить похмелье. Впрочем, желание проверить адекватность парня у Фенгона не пропало. И он подстроил собственный отъезд по делам, будучи уверен: Амелед попробует объясниться с матерью наедине. А сделать так, чтобы у этого наедине оказался третий свидетель, в доме конунгов было достаточно просто. Свидетель заныкался в куче соломы, предназначенной на подстилку. Однако умники недооценили своего визави: Амелед решил проверить солому на посторонние включения посредством вил. Обнаружив включение, избавил оное от бренного существования, порубал на винегрет и скормил голодным свиньям. После чего поговорил с маменькой так-таки наедине, окончательно убедился в нежелании той что-либо делать и решил действовать самостоятельно. Одно хорошо: стучать новому мужу на сына мать всё-таки не стала.
Фенгон, вернувшись досрочно, никак не мог отыскать своего засланца. Когда же он вопросил у Амеледа, а не видел ли тот бродячий кусок полония, приёмный сын ответствовал: как же, видел, им свинки отобедали. Фенгон в сердцах плюнул — ну что с дурака возьмёшь! — и решил пойти долгим путём. Когда-то ещё в ранней молодости скорешился он с будущим королём Нортумбрии, и теперь надумал сбагрить на него в память старой о дружбе решение проблемы по имени Амелед. Под видом заботы о здравии приёмного сынишки он направил дурачину в Англию. Навязав тому в качестве спутников парочку своих битков. А им, в свою очередь, выдал мэйл, адресованный королю, где учтиво сожалел о преждевременной кончине своего безумного приёмного сына. Оформление коей, надо полагать, препоручая Нортумбрийцу.
Сын, между тем, оказался настолько безумен, что перед отъездом упросил матушку в течение года украсить стены дома собственноручно вышитыми гобеленами, изображающими великий плач по почившему дитяти. И пообещал через год вернуться на собственные похороны. Которые, ясен овёс, должны к этому времени начать праздновать.
Дальше Саксон расписывает, как хитроумный Амелед в пути втихаря проинспектировал багаж своих розенкранцев и, обнаружив там послание, переписал его в смысле, что ухайдохать надобно не его, любимого, а этих вот гильденстернов. Сдаётся мне, всё было проще. Ничего Амелед не переписывал, а просто король Нортумбрии оказался умнее, чем полагал Фенгон. Уяснив, что ему прислали грандиозную подставу, он побеседовал с Амеледом, разобрался, как следует — и повесил, кого попало. В смысле, розенстернов, а не Амеледа. Потому что за угробленных бойцов ютландского наместника он отделывался денежной вирой, а вот если таки прикончить родного внука Хрёрека, дело поворачивало к нехилой войне. Так что пророческие задатки Амеледа, красочно описываемые Грамматиком, вряд ли были причиной, заставившей нортумбрийского короля, изучив просьбу старого кореша, поступить строго наоборот. Политика! Кстати, чтобы вовсе лишить Фенгона возможности наехать по беспределу, Нортумбриец выдал за Амеледа родную дочь. И снабдил новоиспечённого родича небольшой, зато качественной дружиной. Дабы тот мог невозбранно доехать до Фенгона и поблагодарить его в полной мере за заботу.
Что Амелед через год и сделал. Явившись в дом аккурат на собственную тризну. Даны, надо сказать, даже меж скандинавов отличались повышенной склонностью к употреблению аквавиты. И когда Амелед явился на свои поминки, решили, что надо либо бросать пить, либо ужраться совсем уж до потери сознания. Понятно, что они выбрали. Амелед же извлёк из нычки те самые крючья, которые обжигал ещё в начале своего помешательства. Небольшая, зато трезвая дружина нортумбрийского короля содрала со стен гобелены, старательно вышитые Герутой. Вместе с Амеледом они упаковали нахрюкавшихся братков Фенгона в холстину, надёжно сколов её крючьями. Затем обильно полили всё маслицем и нечаянно уронили пару факелов. И отошли полюбоваться результатом. Когда результат стал недоступен любому пожаротушению, Амелед хлопнул себя по лбу — ну как же я мог забыть! Сбегал в покои конунга и принёс оттуда тело. Чисто случайно напоровшееся на свой меч. И ещё случайнее оказавшееся телом Фенгона. Небольшая, но крепкая дружина, благословясь, закинула отставного конунга в компанию к его братве и отправилась это дело спрыснуть. Амелед же пробежался по друзьям и объявил, что в Англии его исцелили. Настолько, что теперь он — законный конунг. И до кучи — зять короля Нортумбрии. Народ оценил мощь креатива и возражать не стал.
Так Амелед стал конунгом. Дальнейшие его деяния уже не столь впечатляющи.
*****
Опять же, к чему это всё? А просто: город Хельсингёр в английской интерпретации — Эльсинор. Именно туда поселил своего Гамлета Шекспир. Поскольку действие он перенёс в условное Средневековье, вместо общинного дома конунга в Эльсиноре возник замок короля — Кронборг. Собственно, он возник там как раз в раннем Средневековье, так что Шекспиру в этой части ничего не надо было придумывать. Замок Кронборг до сих пор — главная достопримечательность Хельсингёра. И несмотря на то, что Амелед правил в Ютландии, а Хельсингёр — северная оконечность Зеландии, теперь и сами датчане куда охотнее верят в Гамлета Эльсинорского, чем в Амеледа Ютландского. Говорят, в Кронборге и живёт поныне мстительный дух Амеледа. А чтобы ему там не было одиноко, некий сказочник с печальным абрисом подселил в замок призрак соратника Карла Великого — Ожье Датчанина, потомка Амеледа. И дремлет великий Ожье в подземельях Кронборга, временами просыпаясь, чтобы пообщаться с Амеледом. А когда Дании будет угрожать опасность, они проснутся всерьёз — и устроят врагу неиллюзорный абзац.
Надеюсь, теперь понятно, сколько ассоциаций вложено в название этой простенькой трубки. А вместо финала истории я назову датское имя Ожье: Holger Danske. Все слыхали про табак с аналогичным названием? Ну, если не все, то теперь знайте.
Такая вот связь времён.
Вес: 27,8 г
Рост: 150 мм
Диаметр чаши (внутр.): 16<=>10 мм
Глубина чаши: 45 мм
nbsp;
This entry has no comments
You have a wonderful opportunity to be the first to comment!